Пространство… Огромное пространство, и купол, отражающий каждый звук. Тон в тон, ни единой фальши, ни лишнего обертона. Вверх, держась за деревянные перила. Руки привычно открывают книги, ноты взлетают на пюпитр, звук пронзительно разрезает тишину. Луч света ложится колодцем сквозь обрешетку окон на мрамор пола, отражается сотнями искр от латуни паникадил, серебра окладов. Тишина. Тишина вечерней службы, и только легкое потрескивание свечей да тихий шепот священника, возносящего молитву у отверстых царских врат.. Лампада освещает лик иконы напротив. Не то вселенская скорбь, не то вселенская любовь – кажется, весь мир отразился в ее глазах, и каждый уголок твоей боли открыт и виден ей, и столько всего… И легче, легче, легче…
Возглас отражается сотней тысячей мелких эхо. И голос – в ответ. Одинокий голос под куполом. О чем петь? Кто знает… Просто, все что на уме, не в словах даже – в звуке… Петь – о близких, о том, что знаю, и все, что мучает, что тревожит – все сливается в нотах, и уже не ноты, а что-то плывущее перед глазами, и хочется просто прижаться лбом к льду оклада, и плакать, плакать, плакать… Пока последняя капля горечи не исчезнет, обессилев… Но нет, петь, петь… О прощении. Вся эта болезненная тяжесть, боль, скорбь, все что нажито и выстрадано - все в одном звуке знакомого до невероятия песнопения. Вымолить прощение. Облегчение. Жизнь проходит перед глазами, вспоминаю ошибки, и горько, одиноко - но взягляд падает на лик напротив. И я верю. Просто верю - все закончится. Все будет...
Бесконечный круговорот звука. "На реках Вавилонских". И конец так надрывен, еще бы, секунду, две – и все пройдет, но уже конец… Пора обратно… Последний взгляд на лицо под тусклым отблеском лампады – то ли улыбка, то ли страдание, но так близко, так искренне... И чувствую - я уже не одна. Одиночество ушло. Неопределенность, отчаяние. Все будет. Только молиться и верить.
Снежинки кружат танец в свете фонаря. А говорят, вчера грачи прилетели… Может, весна? Может, правда? Ветер кружит снежинки…
правда писалось месяц назад. но как-то руки не доходили